Статья старообрядческого иконописца Александра Туинова
(впоследствии, инок Авив, ум. 2008 г.)
Давно и с глубочайшим интересом читая работы диакона Андрея Кураева, с завидной регулярностью выходящие в свет, не могу удержаться, чтобы прежде всего не выразить мою искреннюю симпатию автору и напрямую признаться: по логике, дисциплине мысли, интересным примерам и сравнениям считаю его сочинения образцом для подражания, а самого о. диакона своим вдохновителем.
Из отечественных апологетов христианства, на мой взгляд, сегодня он является наиболее ярким. Особый интерес вызывает полемика его с авторами типа о. Рафаила (Карелина). Здесь блестящая логика и эрудиция Андрея Кураева являются в полную силу, и остается лишь удивляться некомпетентности, узости и даже некоторой непорядочности его оппонентов. За малым исключением все большие и малые труды о. диакона прочитывались мною не по одному разу и с карандашиком в руке.
Однако настоящая работа никак не «похвальное слово», но критическое. И касается она, на мой взгляд, существенно ошибочного аспекта его творчества, а именно — несогласованности между собой некоторых мыслей, высказываемых Андреем Кураевым, а также апелляция его (в поддержку тех или иных своих положений), к высказываниям духовных авторитетов, взаимоисключающим друг друга.
Преп. Максим Грек писал, что достоверность любого учения или писания проверяется по трем свойствам: по благоверию автора, по согласию с догматами и преданиями Церкви и по согласию с самим собой (т.е. по внутренней непротиворечивости). В настоящем сочинении нет задачи подвергать сомнению ортодоксальность Андрея Кураева, с некоторыми оговорками согласимся и на согласование со святыми отцами, но что касается согласованности о. диакона с самим собою, то этот пунктик мы попытаемся рассмотреть чуть подробнее, о чем и пойдет речь ниже.
Есть некое место, некая «черная дыра», «бермудский треугольник», касаясь которого хотя бы опосредовано, у людей внешних начинаются как бы завихрения логики, адекватности, последовательности, просто разумности, наконец. Это — старообрядчество.
Даже не обращаясь к теме старообрядчества напрямую, избегая, сторонясь этого вопроса, вменяя его в яко несущий или неактуальный, многие авторы испытали на себе его молчаливое присутствие. Старообрядчество невидимой силой, подобной силе, воздействующей на стрелку компаса (как ни крути, а она упрямо тычет на север), влияет на ход рассуждения человека, пытающегося осмыслить себя в православной традиции. Сегодня, ежели человек, осознающий себя трезвым традиционалистом, смотрит на староверие с позиций схоластически выхолощенного богослова школы Макария (Булгакова), позиций, казалось бы давно и многократно разгромленных и позорно оставленных, то выглядит он при этом по меньшей мере нелепо и невегласы глаголящим, подобно малым детям из Писания: «Пискахом вам и не плясасте, рыдахом вам и не плакасте» (Лк. 7, 32). В православии важно все, и об этом неоднократно говорит сам Андрей Кураев.
В замечательной книге «Вызов экуменизма» о. диакон в поддержку своего тезиса о наличии некоей меры тайносовершительной жизни в неправославных церквях приводит пространную цитату из Феофана Затворника:
«Каналы легких — это божественные таинства святой Церкви и другие освятительные ее действия… Так дышит Христова Церковь, или все повсюду христиане. Но не все человечество причастно животворящих действий сего божественного дыхания. Причина сему та, что в одной части человечества повреждены органы дыхания, другая большая — не подвергает себя влиянию сего благотворного дыхания. Где повреждены сии учреждения (т.е. таинства), там дыхание Божественным Духом не полно и, следовательно, не имеет полного действия. Так у папистов все таинства повреждены и искажены многие спасительные священнодействия. Папство — легкое со струпами или загноенное. У лютеран большая часть таинств и священнодействий отвергнута, оставшаяся искажена и в смысле и в форме. Они походят на тех у коих сгнило три четверти легких, а остальное догнивает. Близки к ним, но еще поврежденнее, наши раскольники, молокане, хлыстовцы и проч. Все таковые не дышат или неполно дышат, потому суть тлеющие трупы или чахнущие, как чахнет тот, у кого расстроена грудь».
Надо полагать, о. диакон полностью разделяет мнение цитируемого автора. Однако у пытливого читателя может возникнуть вопрос: почему же «раскольники» (читай — старообрядцы, о. диакон должен знать, что этим словом в XIX веке обозначались именно староверы и никто более) по классификации известного богослова-затворника, поставлены в один ряд с молоканами и оказались поврежденнее лютеран, не признающих церковные предания, священство, почитания Богородицы, икон, святых и пр.?
Во времена еп. Феофана набирало силу так называемое единоверие — специальный отдел внутри господствовавшей церкви, где старообрядцам было разрешено пребывать с сохранением древних обрядов и книг. Но представьте себе единоверческую церковь с лютеранами! А по настоящей логике она возможна скорее, чем с «раскольниками».
Далее о. диакон пытается оговориться, что, мол, речь идет о «крайних сектах», типа хлыстов, но я полагаю, что он все же не настолько некомпетентен, чтобы не знать, что Указ 1905 года об укреплении начал веротерпимости особым пунктом запрещает впредь называть старообрядцев унизительным и в корне неверным словом «раскольники». А вот просто «знаковая» цитата из той же книги:
«А объединение со старообрядцами, которого также столь чает от нашей Церкви российская интеллигенция? Да ведь именно для интеллигенции и не будет места в Церкви, усвоившей себе старооб-рядческое мироощущение. От апологетов старообрядчества нельзя услышать о Христе, о Евангелии, о свободе христианина. Только размышления о двух пальцах и вредоносности любых реформ. Надо хоть немного пообщаться с живыми старообрядцами и почитать протопопа Аввакума, чтобы понять, как же там душно. Но при этом именно в этот душный мирок почему-то норовит затолкать Православную Церковь и мысль современная российская интеллигенция. Объединимся мы с ним — и что возьмем? И так в нашей Церкви полно доморощенных богословов, уверенных, что говорить можно только буквальными цитатами из древних книг и что малейшая перемена в обряде есть измена сути православия. Но в случае нашего покаянного приятия старообрядчества ужас перед любой новизной, любым творчеством и любой мыслью станет тотальным. Для всех нас святоотеческим заветом станет истерический вопль Аввакума: «Разумныи! Мудрены вы со диаволом! Нечего разсуждать!»
Замечателен пассаж о «пальцах и любых реформах», звучащий ну просто в унисон с напыщенными благоглупостями любимого оппонента Андрея Кураева Якова Кротова. Мне всегда очень смешно, когда я перечитываю этот абзац. Вдвойне забавно стало, когда о. диакон в последующих своих работах (видно, все же удосужившись мало-мальски ознакомиться со старообрядческой мыслью), приводит себе в поддержку цитаты из «Блуждающего богословия» Ф. Мельникова и трудов еп. Михаила (Семенова).
Со своей стороны дерзну рекомендовать отцу-профессору, помимо названных, труды таких авторов, как еп. уральский Арсений (Швецов), митр. Иннокентий (Усов), Кириллов И. А., Сенатов В. Г., Варакин Д. С.
Что касается «ужаса перед любой мыслью, любой новизной», тоже непонятно, что имеет в виду Андрей Кураев. Перед какой новизной? Какой мыслью? Этого о. диакон никак не обозначил. А следовало бы. А посему я поправляю на переносице несуществующие очки и уныло прошу: обоснуйте, коллега… Вы же сами пишете:
«Мы должны быть открыты прежде всего к истокам своей собственной Традиции. От отцов древней Церкви, от Византии мы унаследовали ответственность за большее, чем можем понять, — и не вправе одно поколение, сообразуясь лишь со своим интеллектуальным и духовным уровнем, решать судьбы Вселенского Православия (Вселенского не только в смысле всемирного, но и в смысле всевекового, ибо соборность Церкви осуществляется не только в пространстве, но и во времени)… «Не передвигай межи давней, которую провели отцы твои» (Прит. 22, 28)»
А также:
«И тогда православные выглядят как кондовые «старообрядцы», отказывающие христианскому миру в праве на естественное национально-культурное разнообразие».
В общем, «перебрасываем полемический топор из одной руки в другую». Почему противостоять своим нынешним реформаторам (среди которых есть немало достойных и искренних людей, таких, как о. Александр Борисов и о. Георгий Чистяков) есть у Андрея Кураева признак хорошего тона и богословски верно, а противостоять хамски терзающим православное предание и объявляющим его «злочестивым и богохульным» всякого рода проходимцам, содомитам, ворам и клятвопреступникам, таким, как Лигарид, арх. Дионисий, самозванные патриархи Паисий, Макарий и Гавриил — проявление узости, мракобесия и раскольничьи действия. Прямо парадоксы христианства по Честертону.
Относительно же «истеричного вопля» Аввакума замечу о. диакону, как любитель контекстов любителю контекстов, что они были сказаны сим достойным мужем в контексте слов реформаторов: «Глупы мол, де, наши святые были и грамоте не умели, чего их слушать!» И не вопль это скорее, а вздох горький.
А вот что пишет Андрей Кураев на 24-25 страницах:
«…это полезно для дисциплинирования нашей собственной церковной мысли и психологии: уметь выделять главное в своей вере и в чужой и понимать, что необходимо лишь догматически-вероучительное единство, а образы благочестия могут быть разными. Если однажды Армянская церковь согласится с Халкидонским собором и войдет в семью Православных Церквей, мы вряд ли потребуем от армян сломать органы в их храмах».
Ой ли? Дорого бы я дал, чтобы посмотреть на подобный гибрид армяно-греко-российской церкви. Вот уж было бы диво-дивное, чудо-чудное. О. диакон сам бы и барашка закалывал на паперти церковной во дни торжественных служений с армянскими единоверцами?
Но недолго о. диакон держит свои объятия так широко раскрытыми. Ровно через 20 страниц, когда воцаряется трезвость, он, если и не круто меняет изложенную выше точку зрения, то по крайней мере существенно корректирует ее:
«Так что предположение о том, что бо-гословская мысль, эстетика обряда (курсив наш — ред.), строй духовных упражнений (то есть образ аскезы), способ социальной организации религиозной общины (отношение к церковной иерархии) никак не влияют на внутреннюю жизнь членов общин, выглядит слишком фантастично».
Подобно этой, в другом месте, но по тому же поводу в книгу вводится такая цитата:
«Есть своя правда в словах А. Ф. Лосева: «Молиться со стеариновой свечой в руке, наливши в лампаду керосин и надушившись одеколоном, можно только отступивши от правой веры. Это — ересь в подлинном смысле, и подобных самочинников надо анафематствовать». Ведь действительно — ересь…».
И чем это Вам, о. диакон не нравится стеарин? Что за истерика и страх перед обыкновенным химическим веществом? Разве оно может повредить вере, помешать совершению таинства, исказить догматику? Неужели Вы это серьезно? Не узнаю Вас… Сами же пишете: «нужно уметь выделять главное в своей вере». (В скобках заметим, что этот пафос Лосева и Кураева уже давно не актуален. Судя по свечам, которыми Софринский свечелитейный заводик снабжает Московскую Патриархию не одно десятилетие, его уже давно пора анафематствовать вкупе с потребителями. Ну а то, что греческий ладан, и не только греческий, делается из отходов парфюмерного производства, тоже очевидно, хоть и невероятно. А уголь с селитрой для кадила? А электрические лампочки в паникадилах? Тумблером щелк, — и можно запевать «Хвалите имя Господне…»).
Хотелось бы кратко остановиться еще на одной цитате:
«Но посмотрим на лица двух людей, каждый из которых в своей конфессии считается образцом исполняемого им христианского служения. Пусть это будут, например, Билли Грэм и святой преподобный Амвросий Оптинский. Даже по их фотокарточкам будет заметно, что духовный опыт этих людей почти не имеет ничего общего».
Во избежание неловкой ситуации мы не станем заглядывать в очередной календарь Московской Патриархии с портретами епископата (тем более, что можно возразить, что это не те, кто является образцом христианского служения), а мысленно уберем, «сбреем» бороду Амвросию Оптинскому как пережиток «аввакумовщины» и вопреки страху перед «любой новизной». (Полагаю, у о. диакона уста не разомкнутся произнести, что в бороде сила истины. И мы, как люди просвещенные стараниями самого же диакона Андрея, не станем «отождествлять подробности обряда с сутью христианства»). В результате уверен: вряд ли можно будет сказать что либо существенное о разнице в духовном опыте этих двух людей.
Еще о. диакон обеспокоен «кадильным занавесом», который мог бы упасть в случае «победы» Аввакума. «Так уже было на исходе XVII в. Тогда реформы патриарха Никона — при всей их малообоснованности, непродуманности, спешке и жестокости — промыслительно спасли Россию и Православие. Реформы Никона вызвали раскол в Церкви. Из патриаршей, реформированной Церкви в итоге вышли не только многие люди, по своей простоте отождествлявшие подробности обряда с сутью христианства, но и люди, которые в дореформенную эпоху во многом определяли интеллектуальный «климат» в Церкви.
Протопоп Аввакум отнюдь не «неграмотный сельский батюшка». Настоятель кремлевского собора, человек, собиравший вокруг себя лучшие богословствующие умы своего времени, он мог — при ином ходе событий — свое мироощущение передать всей Церкви и всему Кремлю. Что было бы в этом случае с Россией и с Церковью? Если бы Аввакуму удалось победить Никона, то — по естественным законам психологии — для нескольких поколений была бы табуирована сама мысль о любых реформах в укладе жизни пра-вославной России. Между Россией и Европой упал бы «кадильный занавес».
«Но раскол привел к тому, что из Церкви «вытек» аввакумовский дух. Приехали киевские риторы и философы и «за-менили» Аввакума. Они привезли с собой дух Запада, дух схоластики и светскости. Интеллектуальная жизнь Русской Церкви стала разнообразнее и даже противоречивее (в столкновениях западного духа и духа святоотеческого)».
Что ж, результаты столь любезного милостивому сердцу кротчайшего о. диакона раскола налицо: кровавое противостояние одной части русского народа другой, при котором одна часть превратилась в гонителей и мучителей, другая же стала жертвой этих трехсотлетних кровавых репрессий. И делать заявления, что реформа при всей ее жестокости есть промысел Божий, мягко говоря, чудовищно, безнравственно и богословски безграмотно, поскольку промышление Божие может быть только во благо, сие же было лишь Божиим попущением. Полагаю, диакон Андрей Кураев несколько зарапортовался, защищая компьютер. Разве грехопадение человеков в раю тоже промыслительно? А убийство Авеля Каином?
Статья из журнала «Духовные ответы», изд. Тверской старообрядческой общиной г.Москва